Смелый и непокорный, добрый и отзывчивый, а ещё эмоциональный – это о Тимуре ЗАНТАРИЯ. Человеке, который в оккупированном Сухуме не раз подвергался арестам и пыткам, сумел не только выстоять, но, преодолев все препятствия, добраться до Гудауты, а потом с боями, после ранения, вернуться в родной Сухум.

​

- Два с половиной месяца после начала войны я оставался дома, с родителями. Тогда, в свои 32 года, я наивно полагал, что это конфликт, который погасят, но никак не война. Меня быстро в этом разубе- дили. Пошел на Красный мост, без оружия, но уже наши отходили к Верховному Совету, подался туда, но никакой ясности, уже вечерело, зашел недалеко к друзьям детства, пообщаться, вернулся – уже никого нет, в кабинете Владислава Ардзинба сидит Ренат Карчава. Ищет машину, чтобы выехать. Он сообщил, что все ушли к Универсаму. Я же решил посмотреть, что происходит на Красном мосту и за ним.

Никого, шел, шел, дошел до 14-й школы, эстакады, тихо, никого нет.

 

Темно. Вроде все нормально и вернулся домой. О том, насколько я был в тот момент наивен, понял уже к утру. В город стали входить грузинские танки, нарушив договоренность о разводе сил. Это было 15 августа. Грузинские танки шли вдоль речки Беслетка, через Басла, в сторону кирпичного завода, перешли мост, продемонстрировали силу, потом уже развернулись и пошли в город. Я видел, как танки по ул. Матарадзе поднимались, видимо, заходили со всех сторон. Первые дни были относительно спокойные, я изредка появлялся на работе – в Управлении архитектуры администрации Сухума.

 

Но к нам домой стали приходить местные ребята-грузины, учиняли допросы, в городе останавливали, вели в МВД и там допрашивали, записывали, кто я, где работаю, живу - и отпускали. Местным, видимо, надо было выслужиться… Но как только 6 октября была освобождена Гагра, грузинские гвардейцы стали свирепствовать, искали абхазов, забирали, расстреливали.

 

Начались мытарства, мои и моих родителей. Когда по телевидению сообщили о взятии Гагры абхазами, я был уверен, что в ближайшие дни начнутся бои за освобождение Сухума. У меня была одна граната-лимонка, с которой ходил по городу, вот с ней решил идти в сторону Маяка. По дороге зашел к Дато Эшба, встретился с Томой Лакрба, Ларисой Аргун, супругой Даура Зантария, одноклассником Ефимом Вольтер, общение с ними несколько успокаивало.

 

Выехать или пешком уйти из города не представлялось возможным. Дома все соседи были грузины, которые стали к моей семье относиться настороженно. На нашей улице повсюду появились посты вооруженных людей, под предлогом защиты от мародёров.

 

Информации у меня никакой, только то, что по телевизору российские каналы показывали. Телефоны были отключены. Отец постоянно сидел у телевизора и, если мамы не было (уходила в город), он записывал новости, чтобы ей потом рассказать. Как-то переда ли информацию, что в сухумской бухте в море, где-то на военном корабле, будет встреча Шеварднадзе, Ардзинба и Ельцина. Он и это записал. Запись попала к грузинам и на очередном допросе они стали утверждать, что это шифрограмма, дескать, поймали меня с поличным. Нужна была "солдатская" причина задержать меня, показать по теле видению, мол поймали абхазского диверсанта… Кстати, меня поймали и выдали местные грузины.

 

В начале войны многие из них не воевали, но потом стали вести себя коварно в отношении абхазов. У меня был одноклассник, грузин, миролюбивый человек, не воевал, даже его вначале поставили с автоматом в руках охранять какие-то объекты, а потом уже втянули в военные действия.

 

В очередной раз арестовали меня после освобождения Гагры.

 

Ночевал у Ефима Вольтера, утром рано пошел к Эльбрусу, проверить информацию о трупе. Вдруг кто-то свой, кого кроме абхазов могли убить? Лежал хорошо одетый мужчина лет 40-а, по внешности больше похож на армянина. Там стояли знакомые по городу грузины, я решил уходить. Но они успели указать на меня вооруженным гвардейцам.

 

Один с оружием на изготовке, а другой начал меня спрашивать, кто такой, какой национальности. Повели в штаб спецбатальона, сформированного в Гори, размещавшегося в тургостинице на ул. Лакоба. Этот

батальон охранял какие-то важные объекты. Завели меня в кабинет, где было много вооруженных, кругом лежало разное оружие, на телевизоре медикаменты, шприцы… Все хотели посмотреть на абхаза-диверсанта, а в их глазах я видел страх.

 

Если бы при мне была моя граната, уверен, сразу расстреляли бы.

 

П е р в о м у допрашивающему объяснил, что учился в Тбилиси, были друзья из Гори, у одного отец был главным архитектором, как-то так общаемся, стараюсь вы жить. Объясняю, что я здесь в городе, не воюю, по- том пришел командир части, которому все равно кто я, сразу приказал отправить меня к Сосо Ахалая, мол, оба сухумские, он разберется. В это время прибегает гагрский грузин, молодой и очень агрессивный. Потребовал, чтобы меня отдали ему, не переставая кричал: «Дайте мне его! Вы что, не знаете, что абхазы творили в Гагре?! Дайте мне его – расстреляю, похороню, дайте!!». Но командир оказался благоразумнее, не дал. Было решено выполнить приказ и отвести меня к Ахалая. Но этот гагрский не унимался, просил дать хоть ноги мне прострелить.

 

Наконец повезли, но конвоиры не знали места расположения Ахалая, и я не знал. Вот и отвезли меня в УВД. Оставили в приемной и пошли выяснять, что со мной делать. Теперь то я понимаю, что можно было убежать, хотя вряд ли смог далеко уйти, да и родители дома были…

 

Начальником милиции был некий Рапава, который сообщил: отпустить не может, нужно выполнить приказ, поэтому пока буду в УВД. Я ещё не предполагал угрозы, не сопротивлялся. Чувство самосохранения было отключено.

 

Спустили в КПЗ и началось. Кто только не приходил, каждый должен был оскорбить, избить. Вечером приехала группа из тбилисской полиции, посадили меня в «РАФ» и привезли в здание нынешнего комиссариата на пр. Аиааира. Там у них была военная комендатура. Среди тбилисских был и сухумский парень, с улицы Чанба, сотрудник полиции, единственный, кто знал город.

 

Там началось такое! Допросы с пристрастием, угрозы, добивались признания в том, что я диверсант, веду подрывную работу и все тому подобное. Мои рассказы о том, что живу с родителями, ничем не занимаюсь, не производили на них впечатления.

 

Передать, как меня били и истязали очень сложно. Избивали, пытали, уложили распятого и прыгали на меня с разбегу, поднимали высоко и швыряли на пол, били по почкам, весь в крови был… В это время привезли отца и его стали допрашивать, а он отказался говорить, пока не покажут сына.

 

Посреди помещения поставили табуретку, посадили меня на неё, дали в руки страшно грязную тряпку и приказали вытереть кровь с лица и тела.

 

- Упадешь – расстреляем.

 

Мой вид был настолько страшен, что 78-летнему отцу стало плохо, когда ему показали меня. Он готов был умереть после увиденного. Грузины, вместе с отцом, привезли найденные в доме номера газеты «Аидгылара», статьи, письма-обращения от «Аидгылара», а ещё план Гагры, мои эскизы…

 

- Я архитектор, - объясняю, что участвовал в конкурсе по обустройству микрорайона в г. Гагра, у меня много ещё карт. А карта Фуникулера их вообще возмутила, а я то делал проект Дворца молодежи, который там намеривались построить.

 

Они требовали признания… За шифрограмму приняли и папино неотправленное письмо к однополчанину: «Да, у нас началась война, погибают женщины, старики и дети».

 

Очень хотели представить меня диверсантом, показать, насколько абхазы коварны. Нам с отцом дали одеться, по их разговору понял, хотят повезти на фуникулер и расстрелять. Водитель ни в какую

не поехал, сослался на колеса старые, что нет запаски, а фуникулер весь в гильзах и осколках... Не хотел брать грех на душу.

 

Привезли обратно. Теперь бить стали местные сухумские милиционеры. Все делали на камеру. Вытерпел и это. Посадили опять в камеру …

 

Не помню, но через день или два повезли к Цивеладзе, заместителю коменданта, по дороге меня увидел мой батумский товарищ Мераб Иосава, вооруженный, но помочь не мог.

 

Посадили ждать среди мародеров, а затем заходят журналисты с камерами и микрофонами с грузинского телевидения. И снова допрос. Цивеладзе предложил признаться, что я имею рацию, передаю сведения, шифровки, топографические карты и т.д.

 

- Нет, говорю никаких раций, выдумки все это. Какие карты, военные карты, когда нанесены военные объекты, а это простые архитектурные чертежи. Я гражданский человек, проектирую гражданские объекты.

 

Когда ушли журналисты, Цивеладзе мне сообщил: если бы я подтвердил его слова, отпустил бы живым. И приказал меня забрать и явно на расстрел.

 

Валерий Ахуба был заместителем начальника полиции, мама ходила к нему, просила, к кому только не ходила, она оказалась сильной женщиной.

 

Ахуба помог маме через абхаза турецкой фамилии, передать мне амгьал. Во время этих мытарств я ничего не ел, но не мог есть, ну никак.

 

Мои друзья продолжали попытки спасти меня, и не помню, когда, в какое время, но меня вызвал в кабинет начальник милиции Рапава и сообщил, что верит моим друзьям, и отпустил.

 

Дома в зеркале увидел, что на теле четко отпечатались протекторы ботинок.

 

Но уже рано утром следующего дня приезжает Рапава с охраной. Извинился перед моими родителями, но сказал, что Цивиладзе узнав, что освободил меня, готов его самого расстрелять. Приказ – вернуть обратно.

 

Мама пошла по всем инстанциям, подключила всех, кого могла, не унималась в попытках спасти сына. Пришла и в администрацию, в Управление архитектуры. В это время к начальнику пришел Рауль Эшба, перед войной назначенный начальником Жилуправления, она кинулась к нему. Не зря, он позвонил к Хаиндрава, главному по Абхазии по гражданским вопросам.

 

Эшба представил меня как своего сотрудника и возмутился, что арестовали. «Джуму Ахуба арестовали, Тимура Зантария арестовали, тогда и меня арестуйте, я тоже абхаз», - заявил Эшба . Вот тогда Хаиндрава дал команду отпустить меня. Мама потом всю жизнь благодарила Эшба за спасение сына…

 

Помню, что отпустили 13 октября.

И потом домой приходили разные вооруженные люди, в том числе и мародёры. Военная полиция, комендатура, военная контрразведка периодически допрашивали.

О том, чтобы уйти из города, вывезти родителей, безусловно, думал, но как, куда двинешься, когда шагу не дают ступить, каждый готов выдать меня.

У нашей соседки, Анны Ерошевич, брат работал на Маяке прапорщиком в российской военной части. И она знала, что туда часто приходили катера, увозили гражданских из города. Добраться туда помог некий Каха, он был двоюродным братом жены моего друга. Он из тех, кто ещё до начала войны

ходил вооруженный, тем не менее, боялся засветиться, оставил недалеко от Маяка.

 

Я был с Анной, другой соседкой Нателлой Бигвава. Прапорщик не пустил меня на территорию части, не положено, а вернуться домой и ждать прихода

катера, я не мог. Соседка повела меня к своему родственнику, жившему недалеко, выше кинотеатра «Маяк».

Тупиковая улица, много грузин в черной форме военной полиции, меня это тревожило, но выяснили, что привезли сжиженный газ, а там был склад «Сухумгаза». Вот народ и повалил туда за газовыми баллонами.

Я взял сумки женщин, иду с опущенной головой, лишь бы не признали. А навстречу мальчик, явно с проблемами развития, но он признал мою спутницу и сообщил, что у её родственника гвардейцы, они его бьют за то, что бензин не дал. Опять Бог, в лице мальчика, спас нас.

 

Зашли к другому знакомому моих спутниц. Но и там было страшно и за себя и за них, вот и спрятали меня в сарае, чтобы не сойти с ума, попросил книгу, сижу, читаю японский детектив, но ничего не помню, начинаю сначала, и опять не помню… Жуткое состояние. Тут маленькая козочка, которая паслась рядом, заприметила меня и стала ко мне рваться, бодается, мне нельзя было высовываться, рядом жили «звиадисты» - ярые националисты, могли приметить меня. Я эту козу поймал за рога, но вырвалась, убежала и с разгона опять ко мне. Благо, не увидели нашу борьбу с ней.

 

Был воскресный день, по словам, хозяина сарая, явно не по расписанию прилетел вертолет в военный российский десантный батальон на Маяке. Обычно, после проверки грузинской комендатуры, мирные жители на нем улетали. Мой хозяин пошел к вертолету договариваться, но время шло, я мог

опоздать, вертолет стоял минут 15, поэтому решил сам бежать к нему.

 

​Опять повезло: люди, охрана, полиция отвлеклись из-за раздачи газа. Добежали мы до бетонного забора российской части, зашли за угол, а там смотрю, никого нет, но крутятся лопасти вертолета, дверь уже закрывается. Я в панике – улетит же, и все, другого шанса не будет.

 

Кинулся к вертолету, боюсь, что заметят, догонят… Стучу в дверь, колочу, она приоткрывается, стоит полковник. Прошу забрать, а он говорит: «Не имею права без разрешения грузинского…». Отчаявшись, я сказал: «Товарищ полковник, не берите грех на душу, я абхаз, останусь – расстреляют!» Он пару секунд думал, а потом крикнул: «Садись!».

 

Уверен, мне помогали молитвы мамы! Столько раз в этот день везло! Чудо свершилось! До сих пор благодарю за тот день маму и Господа Бога.

Когда вертолет был уже над морем я думал, даже если собьют, я здорово плаваю, доплыву до своих, до Эшеры, выживу.

 

В салоне сидели женщины-армянки с детьми и Владимир Хашба, журналист.

 

Сели в Гудауте. Я счастлив, иду с Владимиром Хашба вдоль набережной, вижу - вооруженные ребята, у нас сработал рефлекс самосохранения – кинулись в кусты. Потом смеялись над этим.

Сразу пошел в министерство обороны, представился, сообщил, что прибыл из Сухума, обладаю кое-какой информацией. Действительно были сведения: мои соседи, русские, армяне считали своим долгом сообщать мне, где что видели, где располагались грузинские части, где было скопление техники, я и сам знал, где военные штабы, комендатура и прочее, где дислоцировались и какие батальоны. Рассказал Владимиру Аршба, тогда министру обороны.

 

Вышел, сел в приемной и сижу, не хотелось никуда идти. Я в эйфории, я среди своих, это надо ещё осознать, хочу вспомнить имена друзей, которые должны быть в Гудауте, но не могу. Сказались усталость, напряжение, все, что пережил. Вспомнил про одного, с кем в Тбилиси учился, сидевший рядом знал его, спрашиваю, где он, оказалось, в деревне, виноград собирает. Это меня поразило, как такое возможно? Я корил себя, что застрял в Сухуме, думал, каждый мужчина воюет, а тут вдруг кто-то собирает виноград. Кстати, так он всю войну и прожил, а сегодня байки рассказывает о своих подвигах.

 

Моя мама, Татьяна Михайловна Чугба-Зантария, родом из Гудауты, в городе жил ее племянник Геннадий Чугба. К нему ночью я и заявился, жена его Света, увидев меня, не сдерживала слез радости, кинулась кормить, поить…

 

Первое время спал плохо, хотя убеждал себя, что я у своих, можно и спокойно поспать. Позже, в декабре, вывез родителей в Гудауту, конечно, с большим трудом.

Я ведь воевать прибыл, а оружия нет. Первое, что сделал, записался в резервный полк, которым командовал Гена. В этом полку должны были организовать спецотряд, надеялся получить оружие, а Гена обеспечил формой «афганкой». Как-то вечером пришел домой , а там гости - Николай Джонуа и полковник, мой спаситель, который вывез меня на вертолете!

В городе встретил Алексея Шервашидзе, потомка князей, моего друга.

 

Я прошел подготовку в отдельном штурмовом мотострелковом батальоне с Никсоном Адлейба, который убеждал, что надо пойти через горы на Восточный фронт. Командиром части был Ренат Карчава. Очень благодарен капитану-десантнику, который был в этом батальоне инструктором. Физические нагрузки, обучение тактике боя, определение расстояния до цели и многому необходимому научился у него.

Когда я приехал в Гудауту, началось первое Шромское наступление. С Астамуром (Туткой) Ашуба приехал в Верхнюю Эшеру (в конце войны, 21 сентября, уже в Сухуме, он погиб, вытаскивая друга, Гочу Допуа). Там я встретился первый раз с Асланом Кобахия, в его артиллерии была всего-то одна пушка. Я ему рассказал, что в районе Ветерка, в ПТУ был грузинский штаб. Вот и стали туда стрелять, при том, что пушка была древняя, без прицела. Вряд ли достигли цели. Конечно, позже артиллерия была гораздо лучше оснащена и творила чудеса.

 

Наш батальон шел первым в январском наступлении. Когда были на посту «Двойка» в Эшере, Закан Маршания предупредил нас, что нельзя сидеть у бетонной стены, начнут стрелять, завалит камнями. Как в воду глядел, по нас стали стрелять из разного вида оружия, получили приказ рассредоточиться, за ночь несколько раз предпринималась попытка наступления.

 

Под утро выпал снег, для врага мы стали видны как на ладони, до речки мы не дошли, кое-как ушли назад. Я потерял из виду Алексея Шервашидзе и Адгура Кове, сегодня известного режиссера у нас и в России. Думаю о них, переживаю. Кто-то сказал, что видел их у ресторана «Эшера», не нашел, иду обратно, встречаю однополчанина, спрашиваю у него, он говорит: «Мы вместе были, бой дали за Гумистой,

"у Зеркала", в кемпинге, всю ночь воевали, втроем, боеприпасы заканчивались, подмоги не дождались, я их оставил и пошел в разведку узнать, где остальные силы, оказывается команда была отступать, передал им, но они не намерены были хоть шаг назад сделать. Но, я как офицер, приказал и насильно увел их оттуда. Выбрались». Я смотрю на него в восхищении, загордился друзьями, мы не смогли, а они!

 

Смотрю, идут Алексей и Адгур, я к ним с восторгом, счастливый, вышли из боя живыми, герои! А они грязные, с ног до головы, даже автоматы грязные, я счастлив, побежал в «Икарус», лучшие места для них освободил, посадил, ношусь вокруг, гордость распирает.

 

По дороге заехал к родственникам, дали мне провизию, начиная с вареного мяса, соленья, хлеб, вино, довез до Белой речки, где был наш батальон, не даю ребятам спать, накрываю стол всему отделению, все ещё в восторге, сам не ем, все им. Потом только попросил рассказать подробности боя.

 

«Какой бой?» - спрашивают. Оказывается, только стали стрелять, они под танк в грязь, в жижу нырнули и лежали, потом кинулись в блиндаж, всю ночь там просидели, мой однополчанин с ними был. А ведь был так убедителен! Обиделся, но, слава Богу, все живы!

 

Были другие наступления, январское, мартовское, менялись командиры, был Славик Анкваб, потом Автандил Гарцкия, с ним в июле поднимался на Цугуровку, потом примкнул к спецназу, в феврале в Верхней Эшере ранили, попал под обстрел из БМП-2, и потому в мартовском наступлении не участвовал. Долечивался в Краснодаре. У меня там друг был, помогал, обеспечивал деньгами, прельщала мирная жизнь.

Узнал, что готовится наступление на Сухум. И опять на войну, признаюсь, это стоило огромной силы воли. Надо ехать! Конечно! Мой город ждет меня, моих друзей.

 

Приехал в конце июня. Участвовал в июльском наступлении. Батальоном командовал Автандил Гарцкия, заместителем был Рафик Айба (Душман), с которым я был хорошо знаком. Дали проводника, который был из Цугуровки, но он на нашей территории заблудился. Всю ночь мы блуждали, затем мы спустились, перешли реку и поднялись наверх.

 

Четыре батальона - это сила, 1200 человек. У меня были пулемет РПД, ленты, патроны, которые казались невозможно тяжелыми при подъеме на скалу, два цинка патрон нести не было сил. ​

Поднялись кое-как, перед нами - заросшая поляна. Наш батальон разделился на две части, саперы пошли с двух сторон, но они не справились с задачей. Первый взрыв, подорвался и тяжело ранен был Гигла Конджария, но даже не издал звука, чтобы не выдать нас, потом второй, как начал кричать, грузины на его крик стали стрелять. Такое началось! Погиб доброволец из Питера - друг Беслана Гурджуа и Даура Гулия.

 

Потом наступила тишина, мы попытались пойти дальше, не получилось. Автандил Гарцкия принял решение спускаться. А навстречу поднимался Эдик Ажиба с группой кабардинцев. Я остался с ними, а батальон ушел. Я показал, где мины, не пройти, но на ночь остались там, на склоне. Был жуткий холод, шел дождь, дул пронизывающий ветер … Меня спасла фляжка, которую накануне наполнил спиртом Батал Кобахия.

Утром грузинские самолеты стали бомбить. Спасались, кто как мог. Думаю, всё, нас сдали, раз ПВО пропустило грузинские самолеты. Хожу один, подобрал брошенную кем-то рацию, на ногах скользкие бутсы, рука после ранения болит, сколько раз на нее упал, решил, что поломал, пришлось бросить рацию, пошел вниз, а навстречу Арда Миквабия, Толик Бигвава, Юрий Габуния, Гена Чанба, Аполлон Шинкуба, Эдик Ажиба - это был спецназ. Миквабия - командир. С ними провел ночь на этой высоте, утром получили приказ идти в сторону Ахбюк, потому как там сбили наш вертолет. Идем влево, в сторону Ахбюка, я предупредил, что вся поляна заминирована. Когда я чуть ниже спустился, Аполлон Шинкуба и Эдик Ажиба все же предприняли попытку пройти через минное поле. Подорвались - Аполлон был в сознании, раненый, контуженный, а Эдик погиб.

 

Несмотря на холод, усталость, что одеревенели пальцы, мы шли дальше. Вскоре Гена Чанба сообщил, что тупик, идем обратно. И этот путь был сложным, Гумиста поднялась настолько, что пришлось заночевать, утром натянули веревки и переправились.

 

После августовского перемирия, наш отряд готовился к возвращению в Сухум, как охрана городских властей во главе с Нодаром Хашба.

Сентябрь. Все мечтали об освобождении Сухума. Несколько дней нас никуда не посылали. Наш отряд, около 50 человек подчинялись непосредственно Владиславу Ардзинба и знали, что пошлют туда, где будет нужна серьезная подмога.

 

Наконец отправили: в Сухум мы заходили через Гумистинский мост, это числа 22 сентября, ночевали у въезда, потом в районе вокзала провели вторую ночь, мы прочесывали квартал от ул. Джгубурия – до ул.Гоголя (Ныне Джонуа-Дбар), в каждый дом заходили, чтобы никто не прятался из врагов, не стрелял в спину, а в районе Совмина шли тяжелые бои.

 

Нам приказали идти на Красный мост, закрепиться там, но не переходить его. Потом я сделал выводы,что так давали время уйти Шеварднадзе из города.

 

Мечта вернуться в Сухум сбылась, радости не было предела. Победа для меня – это 27 сентября!

 

Рано утром 28 сентября пошел домой, на ул. Армейская, родители моих ровесников-грузин увидели меня, боялись подойти, затем начали уверять, что переживали за меня, жгли свечки во здравие. Кто поверит?

Вдруг ко мне босиком, с криками восторга бежит Нателла Бигвава. Повисла на мне, рыдает, счастлива, что увиделись, что живой, а у самой сын подросток был ранен в городе шальной пулей.

 

Дома все двери взломаны, Нателла по ночам наши вещи к себе перенесла, чтобы сохранить. Остаться не мог. Пошел с друзьями догонять своих на Келасур. Мы уже были за мостом, а грузины ещё об этом не знали. Поэтому были бои, была уничтожена живая сила противника. Потом человек 20, я во главе, пошли в сторону Багмарани. Последняя стрельба была там. После гибели командующего грузинскими войсками в Абхазии Гено Адамия, сопротивления практически не было.

 

28 сентября вечером мы были на Мачарке, переночевали, 29 мы первые ехали в сторону Кодорского моста. Никакого сопротивления.

 

Нас было человек 10, пошли по мосту в полный рост и стреляем «музыкально», кричим на абхазском, пост ГАИ проходим. Смотрим, слева из окопа кто-то спрашивает: «Вы абхазы?». Что началось! Одни бегут к нам, другие в обратную сторону, сообщить, что мы прибыли. Девушка-медсестра, у нее ноги подкашивались, падала, вставала, то молилась, то бежала. Это непередаваемые эмоции.

В это время едет самосвал КАМАЗ со стороны Восточного фронта, в нем бородатые, уставшие ополченцы. Помню, что ни одного выстрела они не сделали. Берегли как всегда патроны. Позже были и салют, и журналисты с камерами…

 

У меня в вещмешке была бутылка шампанского на случай встречи с

Восточным фронтом...

 

Записала Мадона Квициния

 

Со страницы Аслана Кобахия в Фейсбуке.